Волки окружили мой дом ночью. Потом они ЗАГОВОРИЛИ

Я приехал в Зареченск в конце ноября, когда листва уже облетела, а по утрам землю сковывал первый морозец.

Деревня стояла на краю большого леса, в сорока километрах от ближайшего райцентра. Маленькая, человек тридцать постоянных жителей, в основном пенсионеры. Мне здесь досталась изба от дальней тётки — наследство неожиданное и не особо нужное, но я решил приехать, оценить, может, продать.

Дом оказался крепким, рубленным ещё в семидесятых. Печное отопление, колодец во дворе, баня в огороде. Романтика, если не думать о том, что ближайший магазин в пяти километрах, а мобильная связь ловит только на краю деревни.

— Надолго приехал? — спросила соседка, баба Галя, когда я разгружал вещи из машины.

— На пару недель. Дом посмотрю, решу, что с ним делать. Она посмотрела на меня долгим взглядом. Потом вздохнула.

— Только на ночь не гуляй. И если волков услышишь — в дом сразу. Окна закрывай, двери на засов. И не смотри в окно, если они близко. Понял? Я усмехнулся.

— Волки? Здесь что, заповедник?

— Не заповедник, — баба Галя отвернулась.

— Просто не гуляй по ночам. Все свои так делают. И живы.

Первые три дня прошли спокойно. Я приводил дом в порядок, чинил крышу, перебирал вещи тётки. По вечерам топил печь, читал при свете керосиновой лампы — электричество то и дело вырубалось. Тишина стояла такая, что слышно было, как потрескивают дрова в печи. На четвёртую ночь я услышал вой. Протяжный, тоскливый, идущий откуда-то из леса.

Один голос. Потом второй. Третий. Они подхватывали друг друга, сплетались в жуткую мелодию. Я встал, подошёл к окну. Лунный свет заливал поляну перед домом. Лес стоял чёрной стеной. И на краю поляны, у самой опушки, стояли волки. Их было штук десять. Большие, серые, с горящими в темноте глазами. Они сидели, подняв морды к небу, и выли. Методично, будто исполняя какой-то древний обряд.

Я смотрел на них, завороженный. А потом один волк — самый крупный, вожак, наверное — повернул голову в мою сторону. Посмотрел прямо на меня. Я отшатнулся от окна, сердце бухнуло. В его взгляде было что-то... человеческое. Слишком осознанное для зверя.

Он смотрел не как волк смотрит на добычу. Он смотрел, как человек смотрит на человека. Я отступил вглубь комнаты. Задёрнул занавеску. Сел на лавку, пытаясь успокоить дыхание. Вой продолжался ещё минут двадцать. Потом стих.

Утром я пошёл к бабе Гале. Она сидела на крыльце, лущила семечки.

— Волки вчера выли, — сказал я.

— Выли, — она кивнула.

— Каждую ночь воют. Привыкнешь.

— Их много. Я насчитал десяток.

— Больше. Двадцать, может, тридцать. Точно никто не считал. Я присел рядом.

— Баба Галя, что здесь происходит? Волки так себя не ведут. Они людей боятся обычно. Она долго молчала. Потом отложила семечки.

— А ты слышал про деревню Глухомань? Я покачал головой.

— Была такая деревня, в трёх километрах отсюда. Через лес. Большая, человек на восемьдесят. Стояла до девяносто второго года. Потом... исчезла.

— Как — исчезла?

— Так и исчезла. Все разом. За одну ночь. Приехали из райцентра — деревня пустая. Дома целые, вещи на местах, еда на столах. А людей нет. Ни одного. Искали месяц. Никого не нашли. Ни живых, ни мёртвых. Я почувствовал, как по спине ползут мурашки.

— И что?

— А то, что через неделю после этого появились волки. Целая стая. Большая, странная. Ходят по лесу, воют по ночам. Иногда выходят к нам, на окраину. Смотрят. Будто чего-то ждут. — Баба Галя посмотрела на меня.

— Старики говорят: это жители Глухомани. Прокляли их за что-то. Обратили в зверей. Теперь они ни люди, ни волки. Застряли между.

— Это какая-то легенда.

— Легенда, — она пожала плечами.

— Только ты на ночь дверь закрывай. И в окна не смотри. Они не любят, когда на них смотрят.

Я не верил в байки про проклятия. Но той ночью всё равно закрыл дверь на засов и задёрнул все занавески. Волки пришли снова. Я слышал, как они ходят вокруг дома. Лапы шуршали по траве. Тяжёлое дыхание доносилось из-за стены. Один подошёл к двери — я слышал, как он нюхает щель под порогом. Фыркает. Скребёт когтями по дереву.

Потом отошёл. Я лежал в темноте, не шевелясь. Слушал. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно снаружи. И вдруг — голос. Тихий, хриплый, идущий откуда-то снаружи:

— Пусти.

Я замер.

— Пусти... нас.

Это был не вой. Это были слова. Человеческие слова, искажённые, пропущенные через звериное горло, но всё равно различимые.

— Хо...лод...но. Пус...ти.

Я зажмурился, натянул одеяло на голову. Прижал ладони к ушам. Но голоса продолжались:

— Пус...ти. Мы... лю...ди. Пус...ти... домой.

Не знаю, сколько это длилось. Час, может, два. Потом стихло. Утром я вышел на улицу. Вокруг дома были следы — сотни следов волчьих лап, глубоких, чётких. Они шли по кругу, опоясывая избу. Будто стая ходила вокруг всю ночь, снова и снова. А на двери остались царапины. Глубокие, свежие. Три полосы, процарапанные сверху вниз.

Я решил съездить в райцентр. Узнать про эту Глухомань. Проверить, правда ли всё это или просто деревенские страшилки. В районной библиотеке нашёлся старый архив. Подшивки газет, документы. Я просидел там весь день, копаясь в пыльных папках. И нашёл.

Статья в местной газете от октября девяносто второго года: "Загадочное исчезновение жителей деревни Глухомань". Официальная версия — массовое переселение. Но между строк читалось другое: никто не понимал, что произошло.

Люди исчезли за одну ночь. Восемьдесят три человека. Все разом. Была ещё одна статья, более поздняя, от девяносто третьего: "Волчья стая беспокоит окрестные деревни". Описывалась необычная стая волков, появившаяся в районе.

Крупные, не боящиеся людей. Нападений не было, но жители жаловались на постоянный вой, на то, что волки подходят к домам, смотрят в окна. Пытались отстреливать. Приезжали охотники. Убили трёх. Но после этого стая стала ещё агрессивнее. Выла каждую ночь. Окружала дома. Царапала двери.

Тогда решили оставить их в покое. Я сфотографировал статьи на телефон и поехал обратно. Вечером я показал фото бабе Гале.

— Вот видишь, — она кивнула.

— Все знают. Просто не говорят вслух. Потому что если говорить — волки слышат. И злятся.

— Но как такое возможно? Люди не могут превратиться в волков!

— А кто сказал, что это люди?

— Баба Галя посмотрела на меня.

— Может, это волки, в которых засунули людские души. Или что-то среднее. Я не знаю. Знаю только, что они помнят. Помнят, кем были. И страдают. Потому и воют. Потому и просят пустить. Они хотят домой. Но дома больше нет.

— Что случилось с Глухоманью? С домами?

— Сгорела. Через год после исчезновения. Времена были смутные, девяносто третий год. Говорили, из какой-то службы люди приехали. Документы показывали. Сказали — опасная зона, мол, заражение какое-то. Всё облили, подожгли. Оградили на время. Потом ограду сняли. Хотели, чтобы место забылось. Я молчал, переваривая информацию.

— А где она была? Эта Глухомань?

— Зачем тебе?

— Хочу посмотреть. Баба Галя долго смотрела на меня. Потом вздохнула.

— По старой лесной дороге. Три километра на север. Увидишь пепелище, значит, дошёл. Только не ночуй там. И до темноты вернись. Они там собираются. Каждую ночь приходят на то место. Воют. Ходят кругами. Будто ищут чего-то.

Я пошёл туда на следующий день. Взял рюкзак, фонарь, нож — на всякий случай. Тропа была заросшая, но различимая. Шёл часа полтора. И вышел на пепелище. Огромная поляна, выжженная дотла. Остатки фундаментов — десятка два, не меньше.

Почерневшие кирпичи, обуглившиеся брёвна, покосившиеся печные трубы. Трава пробивалась сквозь пепел, но росла чахлая, редкая. Я шёл между руинами, разглядывая. Здесь был дом. Здесь ещё один. Здесь, наверное, улица. Деревня была большая, планировка чёткая. Место выбрано хорошее — на холме, с видом на лес. Почему её сожгли?

Я дошёл до центра. Там стояло нечто странное — каменный столб, метра два высотой. Весь покрытый странными символами — какие-то завитки, руны, непонятные знаки. Старые, выветренные, но различимые. В камне была заметная трещина — глубокая, идущая почти через весь столб. Я подошёл ближе. Коснулся камня рукой.

Холодный. Ледяной, хотя день был тёплый. И тогда я услышал шёпот. Тихий, едва различимый. Идущий откуда-то из-под земли. Множество голосов, сливающихся в один гул:

Помоги... освободи... разбей...

Я отдёрнул руку. Отступил. Шёпот стих. Я огляделся. Поляна была пустой. Но ощущение чужого присутствия не проходило. Будто кто-то смотрит на меня. Из-за деревьев. Из-под земли. Отовсюду. Я развернулся и быстро пошёл прочь. Той ночью сон не шёл. Я лежал, смотрел в потолок, вспоминал камень. Символы. Шёпот. Трещину. Помоги. Освободи. Разбей. Что это значило?

В два часа ночи пришли волки. Их было много. Очень много. Я слышал, как они окружают дом. Лапы шуршат по траве. Дыхание тяжёлое, хриплое. Потом начался вой. Громкий, протяжный. Все разом. Будто хор из двадцати глоток.

Я встал, подошёл к окну. Раздвинул занавеску на щёлку. Выглянул. Волки сидели вокруг дома. Плотным кольцом. Морды подняты к небу. Воют. А потом, как по команде, замолчали. И повернули головы ко мне. Все. Разом. Двадцать пар глаз смотрели на меня. Жёлтых, горящих в темноте. Но в них было что-то человеческое. Мольба. Отчаяние. Боль.

Вожак встал. Медленно пошёл к дому. Остановился у окна. Положил передние лапы на подоконник. Посмотрел мне в глаза. И заговорил.

Голос был хриплый, ломаный, но слова различимы:

— По...мо...ги. Мы... за...пер...ты. Он... дер...жит... нас.

Я отступил от окна, но заставил себя вернуться.

— Кто? Кто держит?

— Кол...дун. Ста...рик. Он... про...клял. Мы... не мо...жем... умереть. Не мо...жем... стать... людь...ми. Толь...ко... волки. Всег...да... волки. Я подошёл обратно к окну. Посмотрел на вожака.

— Что я могу сделать?

— Ка...мень. Раз...бить... ка...мень. Ос...во...бо...дить... души

. — Какой камень?

— В Глу...хо...ма...ни. На пе...пе...лище. Там... при...вязь. Раз...бить... ос...во...бо...дить.

Волк отступил. Сел. Смотрел на меня.

— По...жа...луй...ста.

Я не спал до утра. Думал. Анализировал. Пытался понять, не сошёл ли я с ума. Волки, говорящие человеческими голосами. Проклятая деревня. Камень с рунами. Всё это звучало как бред. Как дешёвый хоррор. Но я видел их глаза. Я слышал голос. Там была боль. Настоящая, живая боль. Утром я снова пошёл к бабе Гале.

— Расскажите мне про того колдуна. Того, кто проклял Глухомань. Она удивилась.

— Откуда ты знаешь?

— Волк... — я запнулся.

— Я слышал голоса ночью. Они просили помощи. Баба Галя вздохнула. Села на лавку.

— Был в Глухомани один старик. Звали его Трофим. Жил на отшибе, в лесу. Травник, знахарь. К нему ходили, когда болели. Он лечил. Но потом... что-то с ним случилось. Помутнел. Стал говорить странное. Что люди грешны. Что надо их очистить. Что земля прокляла деревню за жадность.

 — За какую жадность?

— Лес вырубали. Много. Под дачи какие-то продавали. Трофим был против. Говорил — лес священный, трогать нельзя. Но никто не слушал. И тогда он... сделал что-то. В ночь на Покров. Принёс на центральную площадь камень. Большой, с рунами. Обложил его ветками. Зажёг костёр. И начал говорить. Заклинание какое-то. На старом языке.

— И что случилось?

— Утром все проснулись волками. Восемьдесят три человека. Все до одного. Превратились в зверей. А Трофим исчез. Его тело нашли в лесу через неделю. Мёртвое. Говорят, он отдал свою жизнь, чтобы проклятие сработало. Привязал души людей к камню. Теперь они не могут умереть. Не могут стать людьми. Только волки. Навсегда.

Я почувствовал, как холодеет спина.

— И как снять проклятие?

— Не знаю. Никто не знает. Камень крепкий, будто железный. Огнём жгли — не горит. Били кувалдой — только трещина появилась. Но не разбился.

— А если разбить? Если уничтожить совсем? Баба Галя посмотрела на меня.

— Тогда, наверное, души освободятся. Люди умрут. Волки исчезнут. Но как разбить? Трещина там есть, через весь камень идёт. Может, по ней и расколоть можно. Но силы нужны. Большие силы.

Я думал об этом три дня. Вариантов было мало. Камень нужно расколоть по трещине. Но как? Кувалдой? Клином? Я вспомнил деда. Он был кузнецом, рассказывал мне в детстве про камни. Как их раскалывают. Говорил:

"Если есть трещина — вбей железный клин. Ударь сильно, точно. Камень сам развалится по слабому месту."

У меня в сарае тётки была кувалда. Тяжёлая, добротная. И в мастерской — железные клинья, остатки от каких-то работ. Я решил попробовать. На четвёртый день я взял рюкзак. Уложил туда кувалду, три железных клина, молоток поменьше. Бутылку воды, бутерброды. Пошёл в лес.

Шёл осторожно. Груз был тяжёлый, кувалда тянула плечо. Но я шёл, не останавливаясь. Вышел на пепелище к полудню. Поляна была пустой. Тихой. Только ветер шелестел в ветках. Я подошёл к камню. Он стоял на прежнем месте — серый, покрытый рунами, холодный.

Трещина виднелась отчётливо — глубокая, идущая почти через весь столб. Я коснулся его. И снова услышал шёпот: Помоги... освободи... разбей...

— Сейчас, — сказал я вслух.

— Сейчас попробую.

Я достал первый клин. Приложил его к трещине в самом широком месте. Взял молоток. Ударил. Клин вошёл на сантиметр. Ещё удар. Ещё. Клин углубился. Я взял кувалду. Замахнулся. Ударил по клину изо всех сил. Звон разнёсся по поляне. Клин вошёл глубже. Трещина чуть расширилась.

Я установил второй клин выше. Начал вбивать. Удар за ударом. Руки болели, пот заливал глаза. Но я продолжал. Третий клин — в основание камня. Теперь все три клина торчали из трещины на разной высоте. Я отступил. Перевёл дыхание. Взял кувалду обеими руками. Прицелился в средний клин.

— Пожалуйста, — прошептал я.

— Сработай.

Замахнулся. Ударил со всей силы. Грохот. Трещина пошла дальше. Камень качнулся. Ещё удар. И ещё. Камень раскололся. Он развалился на две части. Они упали в разные стороны с глухим стуком. Руны на них потускнели, стали тусклыми, будто вся сила ушла.

Я опустил кувалду. Дышал тяжело. Руки дрожали. В центре, где стоял камень, в земле было углубление. А в нём — что-то блестело. Я присел, подобрал. Медальон. Старый, потемневший, на цепочке. Я открыл его. Внутри — фотография. Чёрно-белая, выцветшая. Мужчина, женщина, двое детей. Семья.

Я перевернул медальон. На обороте выгравировано: "Семья Смирновых. Глухомань. 1985." Я сжал медальон в кулаке. Встал. Посмотрел на лес.

— Вы свободны, — сказал я тихо.

— Идите домой.

Ответа не было. Только ветер шелестел в ветках. Но воздух стал... легче. Будто что-то тяжёлое, давившее на это место тридцать с лишним лет, исчезло.

Я вернулся в Зареченск к вечеру. Устал, измотался, но внутри было спокойно. Я сделал, что мог. Ночью волки не пришли. Не воили. Не окружали дом. Не царапали дверь. Тишина. Я лежал в темноте, прислушивался. Ничего. Только ветер за окном, да сверчки где-то вдали. Утром я вышел на крыльцо. Огляделся. Никаких следов. Поляна перед домом была пустой. Баба Галя вышла из своего дома. Посмотрела на меня долгим взглядом.

— Ты чего-то сделал? — спросила она.

— Да. Разбил камень. Она долго молчала. Потом кивнула.

— Они ушли. Я чувствую. Первый раз за тридцать с лишним лет — лес тихий. Спокойный. Будто что-то тяжёлое снялось.

— Она перекрестилась.

— Спасибо тебе, сынок. Ты их освободил.

Я прожил в Зареченске ещё неделю. Доделал дела, привёл дом в порядок. Решил не продавать — оставить себе. Вдруг пригодится. Волки больше не появлялись. Лес был обычным — птицы пели, белки прыгали по деревьям, ветер шумел в соснах. Перед отъездом я ещё раз съездил на пепелище. Осколки камня лежали там же. Я не стал их трогать. Пусть лежат. Пусть зарастут травой, забудутся.

А медальон я оставил себе. Положил в карман. Как напоминание. О том, что даже в самых страшных проклятиях есть выход. О том, что души можно освободить. Если постараться. И не бояться. Я уехал из Зареченска на следующий день.

Но иногда, по ночам, мне снится лес. Волки, сидящие кругом под луной. И вожак, смотрящий на меня благодарным взглядом. А потом они встают. Поворачиваются. И уходят в чащу. Тихо, спокойно. Без воя. Без боли. Просто уходят. И я просыпаюсь со странным чувством. Будто что-то важное закончилось. Будто я исправил ошибку, которую не совершал.

Медальон до сих пор лежит у меня дома. На полке. Рядом с книгами. Иногда я смотрю на него. На стёртую фотографию. На лица тех людей. И думаю — они сейчас там, где должны быть. По ту сторону. В покое. А волки больше не бродят по лесу. Не воют по ночам. Не царапают двери. Потому что их больше нет. Есть только память. И медальон. И знание, что иногда проклятия можно снять. Если не бояться. И если очень постараться.

источник